«Загнивающий Запад» как феномен «Вечно-бабьего в русской душе»

О.В. Рябов

Сама идея кризиса современного мира в значительной степени представляет собой критику Запада; собственно, подобным образом трактовал проблему Р. Генон. Не ставя под сомнение наличие кризисных явлений, основной тезис сформулируем так - если бы этого кризиса не было, то его следовало бы придумать. Критика Запада давно стала своего рода «национальной забавой» на Руси, которая, на наш взгляд, говорит не столько о Западе, сколько о нас самих.

 

Уточняя генеалогию образа «загнивающего Запада», отметим, что, во-первых, он распространен далеко не только в России [1]; во-вторых, в значительной степени является изобретением самой же западной культуры. Чтобы пояснить это, рассмотрим его сквозь призму того феномена, который, на наш взгляд, лучше всего отражен в названии известной работы С. Холла «Запад и Все Остальное: Дискурс и власть» [2]. В ней речь идет о том, что само конституирование Модерности предполагало определение, что есть норма и что есть девиация. Для того, чтобы определить Своих – как культуру, основанную на принципах индивидуализма, рационализма, права – Модерности необходимо нарисовать образ Другого, у которого вышеназванные качества бы отсутствовали. Изобретение Запада шло одновременно с изобретением не-Запада; анти-Модерность заложена в самой идеологии Модерности. Таким Другим был, прежде всего, Восток, как это показано в постколониальных исследованиях, в частности, в работе Э. Саида «Ориентализм» [3]. Ориентализм понимается как дискурс эпохи Модерности, в котором знания Запада о Востоке связаны с доминированием над ним. Репрезентации Востока, производимые данным дискурсом, были востребованы с тем, чтобы определить природу Востока и как низшую и отличную от Запада, во-первых, и легитимировать западное управление им, во-вторых. Однако одновременно с этим в рамках дискурса Модерности рождается потребность критики ценностей Запада. Эти контр-ценности проецируются на того же придуманного Другого, будь то «Восток», «благородный дикарь» или «женщина».

 

Западный дискурс о России (при всей его неоднородности) строится по законам ориентализма; идентичность Запада конструируется через исключение России. Россия не была колонией, однако, начиная с петровской эпохи, «Запад» превращается в универсальный референт национального дискурса. Представители всех типов дискурса так или иначе соотносили Россию с Западом: проклиная Запад , восхищаясь Западом , или доказывая, что Россия нет никакого дела до Запада. То есть, сама категоризация исторического процесса определяла необходимость сравнения русскости, например, с немецкостью. Это порождало как западнические настроения в России, так и русофильские.

 

Проведение границ между Своими и Чужими обеспечивается при помощи различных идентификаторов, в том числе и гендерных. Уже Э. Саид показал, что homo occidentalis представлен как мужчина, в то время как для репрезентации восточности используется метафора женственности. Воспринимая Россию как периферию по отношению к Западу-центру, западные авторы не могли не приписывать и России тех качеств, которые в бинарных оппозициях занимают место периферийное и потому маркируются как феминные. В русской культуре феминизация России расценивалась как, скажем, «изобретение германского империализма»; в русскости же подчеркивалась мужское начало [4]. Вместе с тем существовала и традиция аутофеминизации, которая не является уникальной чертой русской культуры и в значительной степени определяется характером межкультурного дискурса Модерности. Идея женственности России была принята в «мессианском» дискурсе, рассматривающем Россию как человечества. Не-западность, «отсталость» рассматривается как преимущество. И в западных истоках этой ментальной конструкции (Г. В. Лейбниц, И. Г. Гердер), и в ее первой русской манифестации, связанной с работами П. Чаадаева, феминные бес-качественность, не-определенность, бес-предельность России как «радикально Иного», интерпретировались в качестве условия ее особенной свободы и ее устремленности в будущее. Критикуемая западная цивилизация сохраняет все маскулинные характеристики и признается мужской, — но избыточно мужской. Интерпретация русского типа цивилизации как высшего, дополняющего и спасающего германо-романскую цивилизацию, предполагала включение в «подлинную русскость» таких ценностей, как смирение, собор­ность, правда, религиозность, всечеловечность, — т. е. противоположных ценностям Модерности и маркирующихся как феминные. «Загнивающий Запад» же превращается в необходимый компонент «вечно-бабьего в русской душе».

 

В заключение хотелось бы заметить, что Другой всегда имеет значение для Я, но не следует превращать его в центральный элемент идентичности. У России немало оснований для самоуважения, помимо того, что она не является, скажем, Америкой. Поиски «духовности» могут стать самоуспокоительным оправданием лени, пьянства и воровства. Из того, что Россия не должна быть Западом, не следует, что она должна быть анти-Западом. Россия должна быть сама собой.

 

Примечания