Т.Б. Рябова

Мужественность и женственность в политическом дискурсе современного российского общества

Опубликовано в: Гендерные исследования. № 11-12 (1-2/2004): Харьковский центр гендерных исследований. Masculinity and Femininity in Contemporary Russian Political Discourse, Gender Studies, №11-12 (1-2/2004). In Russian.

"Россия - страна женского рода, и сегодня словно невеста на выданье. Ей муж нужен <…> сильный, волевой президент, который был бы прежде всего мужиком и по-мужски отвечал за свою страну. Я, как гражданин, желаю ей надежного мужа, такого, как генерал Александр Лебедь", (1) - в словах актрисы Н. Крачковской, произнесенных в поддержку одного из кандидатов в Президенты России на выборах 1996 года, сквозит убеждение в том, что правитель страны, ее "муж", должен быть не просто профессионалом - он должен быть, во-первых, мужчиной, во-вторых, "настоящим мужчиной", точнее, "мужиком", что, в свою очередь, связывается с обладанием такими качествами, как сила, воля, ответственность, надежность. Эта фраза может служить иллюстрацией того, как гендерный дискурс участвует в политической борьбе и как политический дискурс определяет содержание гендерных концептов, в частности, устанавливает критерии маскулинности.

Цель данной статьи - проанализировать механизмы и функции включения гендерных образов, символов, метафор в политический дискурс российского общества, показать причины маскулинизации и феминизации субъектов политического процесса в риторике различных политических сил. Мы хотели бы предложить анализ проблемы сквозь призму исследования трех взаимосвязанных вопросов: 1) гендерный дискурс как оружие политической борьбы; 2) гендерный дискурс как средство политической мобилизации; 3) политический дискурс как ресурс "создания гендера".

Гендерный дискурс как оружие политической борьбы

Итак, каким же образом гендерный дискурс используется для обоснования притязаний политиков на власть, для обеспечения ее идеологической и психологической поддержки, для делегитимации политического противника?

Приступая к анализу этих вопросов, обозначим ряд теоретических посылок исследования.

Мы разделяем точку зрения, согласно которой гендерный дискурс может быть рассмотрен как форма "символического насилия". (2) В социальной теории П. Бурдье символическое насилие понимается в качестве вида символической борьбы, целью которой является символическая власть и символический капитал. (3) Гендерный дискурс представляет собой способ символической организации мира в бинарных оппозициях, части которых ассоциируются с мужским и женским полами. (4) Данная система дихотомий лежит в основе гендерной метафоризации, то есть переноса качеств, приписываемых мужчинам и женщинам, на нации, социальные группы, политические институты и другие социальные или природные феномены. (5) Как известно, такого рода перенос не является оценочно нейтральным. Определяемое как мужское рассматривается в качестве позитивного и доминирующего, определяемое как женское - в качестве негативного и периферийного. То есть, при помощи гендерного дискурса утверждаются и подтверждаются отношения неравенства и контроля. Причем, как показывает К.Кон, подобная маркировка представляет собой также средство формирования новых значений и оценок: манифестация таких, например, качеств, как способность абстрактно мыслить, умение быть беспристрастным, привычка апеллировать к разуму, а не к чувствам, является одновременно демонстрацией маскулинности, что, в свою очередь, означает быть в привилегированной позиции в гендерном дискурсе. (6)

Трактовка фемининного в качестве девиантного, нуждающегося в контроле, определяет ведущую тенденцию гендерной метафоризации: маскулинизация Своих и феминизация Чужих - обычный прием внутри- и внешнеполитической борьбы. (7)

Кроме того, следует учитывать такой фактор политического дискурса, как традицию соотнесения власти с мужским началом, а подчинения - с женским, вытекающую из общих принципов концептуализации двух начал (по крайней мере, в дискурсе Модерности). Власть коррелирует с такими атрибутами маскулинности, как сила, разум, воля, ответственность, активность. Женское же начало трактуется как бесформенная материя, природа, хаос, как необъятная, необузданная стихия, несущая опасность. (8)

Одной из базовых метафор политического дискурса является метафора персонификации, (9) и тенденция репрезентировать политическую борьбу как состязание личностей выступает еще одним фактором маскулинизации политической сферы. (10) В результате такой метафоризации весь политический процесс, с его и мужскими, и женскими участниками, представляется в качестве соперничества мужчин-политиков, своего рода "мужской разговор". Использование кулачных потасовок в политических дебатах вполне отвечает ожиданиям части электората и их представлениям об этике мужского соперничества. В целом же, очевидно, подобный стиль поведения осуждается и объясняется психическими особенностями отдельных политиков. Что же касается соперничества женщин, то, складывается впечатление, что здесь причину скандалов ищут не в индивидуальных свойствах конкретных личностей. Так, тележурналист канала Rен-ТV М.Максимовская в своей еженедельной аналитической программе, предваряет сюжет о судебном процессе только что избранного губернатора Санкт-Петербурга В.Матвиенко против бывшей соперницы А.Марковой следующим замечанием: "а теперь о том, как две женщины сражались за власть и что из этого получилось" (13.12.2003, Ren-TV).

Наконец, необходимо принимать во внимание то, что гендерно маркированы публичная и приватная сферы как таковые, (11) что также способствует вытеснению женщин из политической жизни общества. Корреляция маскулинности и фемининности соответственно с публичной и приватной сферами имеет следствием то, что мужчинам и женщинам отводятся альтернативные области экспертиз (первым - экономика, международная политика, сельское хозяйство, армия, в то время как вторым - образование, здравоохранение, социальные вопросы, охрана окружающей среды). (12)
Итак, гендерная асимметрия власти предполагает, что повелевающий есть мужчина, а "настоящий мужчина" - это тот, кто обладает властью. Следовательно, доказательство мужественности политика является условием обоснования его притязаний на власть - и наоборот.

В политтехнологиях применяются различные дискурсивные приемы маскулинизации политика.
Во-первых, это эксплицированная маркировка; "настоящий мужчина", "настоящий мужик". Нередко именно этими словами ставят "знак качества" на политиках те, кто влияет на выбор избирателей - журналисты (см. например, сайт "Характер Путина", (13) созданный накануне президентских выборов 2000 года и существующий поныне), актеры, певцы и спортсмены (приведем, к примеру, слова С. Жигунова: "Путин и Миронов - настоящие мужики. И они могут позволить себе резкие эмоциональные высказывания, когда этого требует обстановка", (14) а также обычные "люди с улицы", чьи высказывания также превращаются в факт публичного дискурса ("Да на него просто смотреть приятно, - говорит избирательница о Ельцине - высок, широк в плечах, голос громкий, а лицо какое мужественное, не чета некоторым мужчинам". (15)

Маркер "настоящий мужчина" используют в своей агитации и профессиональные политики - депутаты, лидеры партий, крупные чиновники. (16) П.Бородин в предвыборных теледебатах называет "настоящим мужчиной" Б.Грызлова (27.11.2003, ТВЦ). Саратовский губернатор Д.Аяцков, агитируя на президентских выборах за Ельцина использует тот же аргумент. И даже лидер НБП Э. Лимонов "охотно понимает" мнение избирателей, считающих Ельцина "настоящим мужчиной". (17)
Во-вторых, это скрытая и - что особенно эффективно - зачастую не осознаваемая маскулинизация политического лидера через приписывание ему соответствующих атрибутов мужественности.

Быть "настоящим мужчиной" - значит, быть воином, (18) и свое положительное отношение к армии демонстрируют все политики, рассчитывающие на всенародную любовь. Если политик проходил службу в Вооруженных Силах, Советских или Российских, то это отмечается в рекламных проспектах предвыборных кампаний. Заслуживает внимания то обстоятельство, что избирателям предлагались образы не только генерала А. Лебедя в военной форме, что вполне объяснимо, но также, скажем, Б. Ельцина в камуфляже и с оружием в руках, В. Путина - на подводной лодке или в боевом истребителе. Здесь маскулинизация политического лидера проявляется особенно явно, поскольку политикам-женщинам по понятным причинам соревноваться с мужчинами на этом поле практически невозможно.(19)

Другим атрибутом современной российской политической маскулинности является увлечение "мужественным" видом спорта. Так, из предвыборных материалов избиратели узнавали, в частности, что В. Путин - мастер спорта по дзюдо и самбо, Г. Явлинский в свое время небезуспешно занимался боксом, Б. Ельцин играл за сборную института по волейболу и впоследствии поддерживал спортивную форму теннисом. (20) Б. Немцов регулярно демонстрирует свою прекрасную физическую форму - подтягиваясь ли 20 раз перед телекамерой на турнике псковской дивизии ВДВ, играя ли в теннис или купаясь в проруби. (21) Этот политик в шутку даже предложил распределять места в Государственной Думе в зависимости от спортивных достижений кандидатов: "Кто сколько подтянется, тот столько процентов и получает. Подтянулся я двадцать раз - мои 20 процентов, Зюганов 10 раз - 10 процентов, Жириновский один раз - 1 процент..." (22).

Соответствующую окраску получают и хобби политиков: автомобили и горные лыжи у В. Путина, охота и спортивная стрельба у Жириновского, подводное плавание и восточные единоборства - у С. Кириенко и т.д. (23)

Еще один компонент конструируемой маскулинности политического лидера, также исключающий женщин, - эта своеобразная гомосоциальность политического сообщества. Его организация (ритуал принятия решений, сфера досуга, характер неформального общения, способы коммуникации) имеет прообразом модель "мужской дружбы". (24)

Наконец, манифестация маскулинности включает в себя популярность у представительниц "прекрасного пола", которые проводят своеобразную экспертизу его мужественности. Голоса женщин в собственную поддержку охотно используют все политики; обратим внимание на то, что избирательницам "доверяют" оценивать не профессиональные качества героя предвыборной рекламы, а то, какое впечатление тот производит "как мужчина". При конструировании имиджа А. Лебедя в предвыборной кампании 1996 года нередко использовались суждения, подобные следующему: "Я, как женщина, чувствую, что он полон мужества и мужественности, и это вдвойне располагает" (режиссер А. Сурикова). (25) Такие приемы использовались и в президентской кампании В.Путина: о его мужской привлекательности говорили и известные преставители шоу-бизнеса и культуры, (26) и простые избирательницы. (Приведем выразительные, на наш взгляд, слова избирательницы: "Для женщины важно, чтобы рядом был надежный, уверенный в себе мужчина, на которого в трудную минуту можно было бы опереться. Пусть камни падают с неба - не страшно. К сожалению, такие в наше время встречаются все реже и реже. Мне кажется, что Путин из их числа -внешне неброских, но сильных духом". (27))

В подобном "режиме истины" решение, принимаемое женской частью электората, нередко объясняется тем, что "прекрасный пол" оценивает не политическую программу претендента, а его мужественность. Так, при обсуждении итогов первого тура президентских выборов 1996 года политический обозреватель ОРТ прокомментировал высокий процент голосов, отданных за А.Лебедя в Иванове, традиционно считающимся женским городом, следующим образом: "Ивановские ткачихи предпочли мужественного генерала". Этот же вариант объяснения успеха "Единства" в этом регионе предложили радиослушателям местные журналисты: "Иваново проголосовало за молодого красивого Шойгу".

Акцентирование сексуальности лидера-мужчины используется в качестве дополнительного аргумента в борьбе за власть. Политический дискурс современной России превращает упоминание о мужской состоятельности политика в свидетельство того, что и с состоятельностью во всех прочих отношениях (прежде всего, с состоятельностью политической) у него все в порядке - и, соответственно, наоборот. Так, заслуживает внимания факт многократного воспроизводства в СМИ информации о том, что, согласно данным социологического опроса, в 2001 году секс-символом России 3500 из 5000 женщин назвали В. Путина. (28) Заметим, что трансформация суждений подобного рода в аргумент политической дискуссии происходит на фоне своеобразной эротизации политического дискурса, в частности, при помощи активного вовлечения сексуальных и гендерных метафор в лексикон политиков, аналитиков, журналистов. В политическом дискурсе постоянно актуализируются упоминания и намеки о мужской сексуальности. В получившей широкую известность предвыборной фразе Лебедя "Говорят, что я делаю это..., чтобы поднять рейтинг. У меня все в порядке, ничего поднимать не надо..." (29) политический рейтинг приобрел в массовом сознании явные коннотации с мужской потенцией, даже если допустить, что сам А. Лебедь не предполагал такого подтекста. Только что закончившаяся парламентская избирательная кампания дала немало аналогичного материала - например, "агитация за кандидата в Челябинске включала агитавтомобиль с транспарантом "А у Лебедева - больше!". (30) Соответствующую окраску имеют и газетные заголовки и суждения типа "Вся Россия под Медведем", "Родина" отдалась "единороссам" или "Новую Думу осеменяют в Кремле", "Все ветви власти легли под Путина" и так далее. (31)

Другим аспектом маскулинизации (и сексуализации) политического лидера становится использование образа иерогамии - священного брака правителя и страны. Эта метафора, известная в политической мифологии с древнейших времен, являлась частью "политического Эроса" Древнего Востока, античности, средневековья, (32) играла важную роль в конституировании власти русских правителей, использовалась в советском обществе. (33) Политический дискурс современной России также экcплуатирует различные модусы идеи иерогамии. Скажем, в 1996 году, агитируя за избрание на повторный срок действующего тогда президента, Н. Михалков прибегает к такому аргументу: "Ельцин - мужик, а Россия - существительное женского рода". (34) П. Бородин, один из кандидатов на пост мэра столицы на выборах 1999 года, сравнивает Москву с невестой, а себя с женихом и оптимистически приглашает всех на свадьбу. (35) Еще один показательный пример - сюжет программы "Куклы", появившейся на НТВ вскоре после последних президентских выборов. Итог выборов представлен как бракосочетание счастливого жениха В. Путина и невесты по имени Федерация; Г.Зюганов, Г.Явлинский и другие менее удачливые претенденты на президентский пост изображены в виде отвергнутых женихов. Федерация-Россия пассивно-женственна; она обращается к суженому со словами: "Сделай хоть что-нибудь". В. Путин же, накануне свадьбы обещавший сделать Федерацию счастливой, теперь испытывает робость - он не уверен, что сможет оправдать надежды, возлагаемые на него невестой.

Любопытный поворот темы иерогамии, также имеющий глубокие исторические корни, - это интерпретация отношения правителя к стране как насилия над нею. Подобный взгляд характерен для представителей российской оппозиции; сама историософема Матушки-Руси, лежащая в основе образно-символического ряда оппозиционного дискурса, включала в себя эту метафору отношений государства и народа. (36) Например, термин "изнасилование" нередко используется в политических выступлениях Г.Зюганова для того, чтобы поставить под сомнение легитимность власти и вскрыть ее "антинародный характер".

Оборотной стороной маскулинизации политического лидера Своих является демаскулинизация политического противника, которая достигается как через атрибутирование ему фемининных свойств (или сравнение его качеств и поведения с женскими), (37) так и через отказ в обладании мужскими качествами.

Практика использования такого рода метафоризации обнаруживает себя уже в политической культуре русского средневековья - например, в инвективах, которыми обмениваются Иван Грозный и Андрей Курбский. Иван Грозный, доказывая оппоненту преимущества самодержавия, сравнивает "власть многих" с "женским неразумием", с якобы женской неспособностью остановиться на чем-либо одном. Курбский же характеризует интерпретацию царем политических событий как "россказни пьяных баб". (38) В современной политической жизни прослеживаются аналогичные тенденции. Так, фемининные черты - многословие, непостоянство, страх перед силовыми акциями Б. Ельцина - приписывали оппозиционной Государственной Думе пропрезидентские СМИ; президент же, напротив, предстает молчаливым, уверенным, упрямым, жестким. Вряд ли только журналистскому любопытству избирательная кампания 2000 года обязана появлением слухов о пластических операциях Г. Зюганова и Г.Явлинского. (39) Если сторонники Путина ставят в заслугу президенту решительность и даже жесткость (вспомним сакраментальное "мочить в сортире"), то противники упрекают его в нерешительном поведении после гибели подводной лодки "Курск";(40) если сторонники Б.Немцова отмечают его мужественность и решительность, то противники ставят эту мужественность под сомнение, осуждая, например, его поведение во время захвата заложников в театре на Дубровке (октябрь 2002) - тот "запаниковал, засуетился и… так и не решился войти вовнутрь захваченного террористами здания, отправив на переговоры вместо себя как настоящий "герой" Хакамаду" (41) Газета "День" довольно часто использовала для дискредитации политических оппонентов комментарии типа "Собчак в платье Нарусовой убегает из Петербурга а Париж", "Ястржемский ведет себя по-женски", "Вокруг Ельцина нет ни одного мужчины", (42) а выступление В.Жириновского на телевизионной передаче "К барьеру" приглашенные эксперты оценили так: "Вот он взрослый, состоявшийся мужчина… а ведет себя, как истеричная женщина" (НТВ, 25.09.03). В антидемократической риторике сомнения в маскулинности противников нередко сопровождаются намеками на их нетрадиционную сексуальную ориентацию. Например, в радикально оппозиционной прессе соответствующим образом обыгрывался факт политической поддержки Б.Ельцина представителями сексуальных меньшинств. (43)

Таким образом, демаскулинизация политиков-мужчин становится приемом их дискредитации. Что же касается политиков-женщин, то приписывание им черт противоположного пола также может выполнять функцию делегитимации. Вместе с тем подобная де-феминизация женщин может использоваться и сторонниками политика (например, решение Ирины Хакамада баллотироваться в президенты было прокомментировано политологами следующим образом: "Хакамада проявила себя как единственный мужчина в СПС"(44): Очевидно, это связано с отмеченными представлениями о том, что политика - это мужское занятие. (45)

Гендерный дискурс как средство политической мобилизации

Оценка политического лидера - это вместе с тем косвенная оценка не только той политической силы, которую он или она представляют, но и тех избирателей, которые с ним или с ней себя идентифицируют. То есть, маскулинизация и феминизация политических лидеров и партий (равно как и другие суждения, формирующие поле гендерного дискурса) одновременно являются гендерной маркировкой их сторонников. В таком случае резонно предположить, что реакция избирателей на подобные оценки также становится фактором политического процесса.

В связи с этим нам представляется возможным поставить вопрос о роли гендерного дискурса как способа политического рекрутирования. Другими словами, апелляция к гендерной идентичности индивида с целью добиться желаемого типа политического поведения представляет собой важный ресурс власти. Власть, как известно, осуществляется не только через прямое насилие, полицию и тюрьмы, но также через идентичность и дискурс. (46) Одной из таких дискурсивных практик является навязывание соответствия между идентичностью человека и определенными моделями его поведения. Скрытая логика, лежащая в основе дискурса политической пропаганды, может быть представлена следующим образом: если ты русский (или, скажем, военный, или мусульманин, или бизнесмен, или болельщик "Спартака"), то, следовательно, должен разделять определенные ценности и обязан быть сторонником определенной политической силы. Таким образом, апелляция к гендерной идентичности человека представляет собой тот элемент политического дискурса, который устанавливает взаимосвязь между формами политической ориентации индивида, с одной стороны, и определенными моделями маскулинности и фемининности, с другой. Например, С.Говорухин, призывая избирателей отдать голоса на решающем туре президентских выборов 1996 года за коммуниста Г.Зюганова, обратился к ним следующим образом: "Будьте мужчинами!". Вместе с тем, сам ответ на вопрос, что означает "быть мужчиной" (равно как и "быть женщиной"), является предметом соперничества различных типов дискурса.

Говоря о функциях гендерной идентичности в политическом дискурсе, следует подчеркнуть еще один аспект. В работе К.Кон на материале "холодной войны" было показано, что фактором политической борьбы становится гендерная идентичность не только избирателей, но и самих политиков. Актеры политического театра оказываются такими же заложниками подобной гендеризации политического дискурса, определяющей, какое именно поведение политика отвечает канонам "настоящей мужественности", а какое - нет. (47) Механизм принятия решений политиками зависит, в том числе, от того, как те позиционируют себя в гендерном аспекте; причем, очевидно, они доказывают свою "гендерную состоятельность" не только избирателям и конкурентам, но и самим себе.

Различные стороны традиционной маскулинности эксплуатируются в пропаганде разных политических сил. Например, образ "настоящего мужчины" как свободного, ответственного, самодостаточного, используется в дискурсе правых партий и, как правило, имеет антикоммунистические коннотации. Называя основой маскулинности частную собственность, которая и обеспечивает эти независимость и самостоятельность, данный тип дискурса включает в себя утверждения, что социализм нарушает должные отношения между полами и порождает в мужчине инфантильность.

Защитник слабых, женщин и детей, верный сын Родины-Матери - это те аспекты мужского идеала, которые чаще помещаются в систему координат патриотического дискурса. Здесь апелляция к мужской идентичности имеет ряд модусов - в зависимости от того, кто считается Врагом, источником зла. Угроза может исходить от "внешних Чужих", и в условиях этнополитической мобилизации функции организатора защиты берет на себя государство. Вместе с тем, виновниками унижения страны, Родины-Матери могут называться и "внутренние Чужие", в том числе государство, власть.(48) Иногда подобное переплетение гендерного и национального дискурсов приобретает форму обвинений, предъявляемых правящему режиму, в том, что тот девальвирует русскую мужественность, унижает русских мужчин перед лицом западных и т.д. (49)

Еще одно воззвание к мужественности нации, помещенное в оппозиционной белорусской газете "Свабода" в 1997 году - "Мужики! Встаньте с колен! Мы любим героев, а не холуев", (50) - любопытно тем, что иллюстрирует, как женщины (а, точнее, репрезентации женщин) используются для воздействия на гендерную идентичность мужчин. В такого рода призывах женские образы служат, во-первых, для того, чтобы удостоверить "подлинную мужественность" и определить, соответствуют ли ее канонам их соотечественники. Во-вторых, тем самым символические женщины поощряют мужчин к политической активности. В-третьих, они выступают в качестве приза, награды настоящему мужчине. Женщины (жены, возлюбленные) "правильных" в политическом отношении мужчин репрезентируются как воплощение канона женственности; в свою очередь, только такое, "правильное", поведение мужчин признается способным обеспечить достойную жизнь "нормальным женщинам". Аналогичным образом политическое рекрутирование включает в себя апелляцию к гендерной идентичности женщин. Так, З.Раджабов, лидер мусульманской партии "Истинные патриоты России", агитируя за свою партию на паламенских выборах 2003 года, нашел для избирателей-женщин следующий аргумент "Женщины! Мы - доблестные джигиты. И наша обязанность - защищать Вас" (2.12.2003, РТР). Различным типам современной российской фемининности предлагается веер вариантов политической ориентации, эксплуатирующих отдельные грани некой "образцовой женственности". Например, "Если вы молодые и современные (а не старомодные или провинциальные), то должны симпатизировать такой-то политической силе и любить таких-то мужчин" или "Еcли вам не безразлична жизнь ваших сыновей, то вы не будете голосовать за этого кандидата". (51)

Анализ форм и механизмов эксплуатации гендерной идентичности в политической борьбе должен учитывать, что фактором политической мобилизации служит не только позитивная, но и негативная идентичность. Мы разделяем понимание идентичности, коллективной и индивидуальной, как отношения между Своими и Чужими. (52) Гендерный дискурс, наряду с прочими идентификаторами, исполняет роль механизма включения/исключения, конструирующего символические границы между сообществами; (53) отделяя Своих от Чужих, он определяет первое как норму и второе - как девиацию. Соответственно, в политическом дискурсе конструируются образы не только Своих, но и Чужих мужчин и женщин, на которых Свои ни в коем случае не хотят походить. Этими Чужими могут быть "развратные демокрады", или "совки", или "скучные коммуняки", или "сумасшедшие старухи", и т.д. Например, сакраментальное "у нас секса нет" использовалось и используется в антикоммунистическом дискурсе для репрезентаций Советской системы (и коммунистической идеологии в целом) как некой не только социальной, но и сексуальной (следовательно, и гендерной) девиации, как отклонение от "естественного" порядка вещей. (54)

Политический дискурс как ресурс "создания гендера"

Политический дискурс не только эксплуатирует гендерную идентичность, но и принимает участие в ее конструировании, создавая новые образцы гендерных отношений. Политическая сфера, следовательно, может быть рассмотрена в качестве ресурса "создания гендера"; (55) она представляет собой дискурсивное пространство, где формируются, поддерживаются и корректируются гендерные отношения. (56) Прежде всего, в ней воспроизводятся и закрепляются гендерная асимметрия власти и гендерное разделение публичной и приватной сфер, подтверждается маркировка тех или иных качеств как мужественных или женственных. Вместе с тем, помимо "подгонки" имиджа политика под достаточно традиционные каноны маскулинности и фемининности, политический дискурс создает и апробирует новые гендерные модели. Как известно, сами модели маскулинности образуют сложную систему отношений; согласно Р.Коннеллу, для любого периода истории характерна конкуренция различных типов маскулинности: доминирующих, маргинализированных, изгоев; гендер следует рассматривать не только как состояние, но и как процесс, в котором сами значения гендерных концептов меняются, и эти изменения провоцируют и, в свою очередь, отражают борьбу модусов маскулинности. (57) Если модель маскулинности тех, кому принадлежит политическая власть в стране, воспринимается как маскулинность "со знаком качества", то он будет воспроизводить себя на других уровнях власти и в обществе в целом. (58) Например, тип менеждера-западника, который был явлен обществу в 90-х годах, стал тем образцом, под который приходилось подстраиваться представителям политической элиты данного периода.

Изменения в политической системе сопровождаются переконфигурацией отношений между моделями маскулинности, (59) что прослеживается на примере имиджей двух российских президентов. Б. Ельцина его сторонники любили представлять как типично русского правителя и типично русского мужчину с его сильными и слабыми сторонами; по оценке В. Костикова, "на президента работали те черты, которые, в сущности, определяют русский национальный характер. Идентификации с русским характером способствовала и внешность Ельцина - высокий рост, массивность фигуры, крупные черты лица. На вопрос, является ли основой доброжелательного отношения к Ельцину то, что он олицетворяет типично русский национальный характер, позитивно ответила большая часть населения".(60) "Виртуальный" В. Путин в какой-то степени создается как альтернатива предыдущему правителю (при том, разумеется, что его имиджмейкеры подчеркивают преемственность власти в России). Нынешний президент более, чем его предшественник, соответствует "западным" канонам маскулинности; в этой связи заслуживает внимания определенная "германизация" его облика: (61) служба в ГДР и знание немецкого языка, военное прошлое и военная выправка, равнодушие к алкоголю, особое расположение к Санкт-Петербургу, а не к Москве. (62)

Наконец, мы предлагаем обратить внимание на то, что власть сама создает необходимые ей гендерные модели. Возьмем такой феномен современного гендерного дискурса, как фигуру "Мужика", которая, по оценке О.Шабуровой, "выстроена как норма современной русской мужественности". (63) При этом, как полагает исследовательница, власть пытается инкорпорировать мифологему "мужика", создаваемую массовой культурой, в отстраиваемую ей идеологию; не случайно движение "Единство" позиционировало себя одновременно в образах Мужика и Медведя. (64) Хотелось бы добавить, что, на наш взгляд, власть не просто использует этот тип маскулинности - она принимает активное участие в его производстве. То есть, политический дискурс конструирует такую модель гендерных отношений, которая резко отличается как от советской, (65) так и от "западной", апеллируя к некой "подлинной русскости" и единственно возможной русскости. Идет своеобразное гендерное переформатирование электората под собственные нужды. (66) Формирование в дискурсе украинских националистов "новой" украинской женщины, символизирующей идею национального обновления общества - явление того же порядка. (67)

Подведем итоги. Политический и гендерный дискурсы современного российского общества формируют, поддерживают и корректируют друг друга. Популярность использования гендерных образов, символов, метафор в самых различных типах политического дискурса обусловлена двумя функциями гендерного дискурса: во-первых, конструировать символические границы между политическими силами и поддерживать таким образом их коллективную идентичность, во-вторых, способствовать продуцированию иерархий между ними.

Основная тенденция использования гендерного дискурса в политической борьбе, связанная с гендерной асимметрией культуры, - это маскулинизация Своих и феминизация Чужих. Вместе с тем представляется необходимым учитывать, во-первых, вариативность представлений о маскулинности и феминности в различных культурах; (68) в интерпретации каждой культурой мужского и женского начал, помимо общечеловеческих черт, есть и специфические, присущие именно данной культурной традиции. (69) Так, женственность в русской культуре ассоциируется не только со слабостью, но и с материнской силой и всемогуществом. (70) Не случайно в отечественной культуре и средневековья, (71) и Нового времени (72) идеал правителя включает в себя черты фемининные (в первую очередь, материнские). Во-вторых, должен быть принят во внимание "инструментальный", ситуативный характер представлений о мужском и женском, их контекстуальная обусловленность; (73) одни и те же качества и виды деятельности могут маскулинизироваться или феминизироваться в зависимости от целей политической пропаганды. (74) Женское, с одной стороны, репрезентируется как символ подчиненности, эмоциональности, необъективности, препятствующих управлению. (75) Так, В. Жириновский на Круглом столе "Женский вопрос в России", состоявшийся в Государственной Думе (16 октября 2003 года) заявил: "Вы [женщины] давно у власти. Все женского рода: и власть, и страна, и Родина, даже армия у нас женского рода… Мы самая женственная страна в мире. И сегодня наши солдаты погибали в Чечне, потому что русские мальчики были из неполных семей… где женщины у власти. (76)

Однако женское, с другой стороны, может быть также и символом морали, миролюбия, человечности, а Чужой, Враг, напротив, может наделяться маскулинными чертами. Политический дискурс вспоминает о значении женственности в контексте вопроса об альтернативе "мужской" политики с ее многочисленными недостатками, апеллируя при этом к таким ценностям, как материнское милосердие, женская мудрость, забота о жизни. Например, Э.Памфилова в предвыборной кампании заявляла: "Я хочу, чтобы власть была не только сильная, но и добрая и честная". Определяя свое отношение к конкуренту, она связывала негативные черты политики Б. Ельцина с такими маскулинными качествами, как самомнение и гордыня, упрямство, жажда первенства, власти. (77) Заслуживает упоминания, что агитационная брошюра Э. Памфиловой была названа следующим образом: "Россия - слово женского рода".

В целом же, однако, нельзя не признать, что такая аутофеминизация (как и маскулинизация противника) в современном российском политическом дискурсе - явление не столь частое. Показательны высказывания той же Э.Памфиловой в телепрограмме "Короткое замыкание", посвященной проблеме "Может ли женщина быть президентом?" (РТР, 26.03.2003). Экс-кандидат в президенты, критикуя тезис о том, что "у политики в России мужское лицо", заявляет буквально следующее: "Может быть, у политиков физиономии мужские, но политика в России далеко не мужская. Она часто истерично-бабья… не умная… Настоящая, в лучшем понимании, мужская политика должна быть иного качества". В связи с этим нельзя не признать справедливость еще одного замечания К.Кон: в политике очень сложно позиционировать себя фемининно и сохранять при этом легитимность. (78)

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Цит. по: Почепцов Г.Г. Профессия: Имиджмейкер. Киев, 2001. с. 213.
2. Riabov O. Gendering "Russianism": "Mother Russia" in the Western Philosophy of History, in Gender Studies, Gender Boundaries, and Gender Critique in Russia and East Europe. (N.Y., 2004). (forthcoming).
3. Bourdieu P. Practical reason: On the theory of action. (Stanford, 1998), p.103; Бурдье П. Начала. М., 1994, с.204.
4. Cohn C. Wars, Wimps, and Women: Talking Gender and Thinking War, in Gendering War Talk. (Princeton, 1993), p.230.
5. Cohn C. Op.cit, p. 231.
6. Cohn C. Op.cit. p.229.
7. О различных способах "символического насилия" над Врагом в гендерном дискурсе см.: Cohn C. Op.cit.; Hooper Ch. Manly states: Masculinities, international relations, and gender politics. (N.Y., 2001); Goldstein J.S. War and gender: How gender shapes the war system and vice versa. (Cambr., 2001), p.356-362.
8. Рябов О.В. Русская философия женственности (XI-XX века) (Иваново, 1999).
9. Кобозева И.М. Семантические проблемы анализа политической метафоры, Вестник МГУ. Серия 9. Филологические науки. 2001. № 6, c.138.
10. Cohn C. Op.cit. p.239-241.
11. Sreberny А., van Zoonen L. Gender, Politics and Communication: Introduction, in Gender, Politics and Communication. (Hampton Press. N. J. 2000), p.5.
12. См: Kahn K.F. Political Consequences of Being Woman: How Stereotypes Influence the Conduct and Consequences of Political Campaigns. ( N.Y., 1996), p. 9. Аналогичные данные получила группа исследователей под руководством О.А. Хасбулатовой на материале Ивановского региона в 2001 г. Более 80% респондентов (35,4% - безусловно) обоего пола поделили сферы деятельности на "мужские" и "женские", отнеся к первым политическую, военную, дипломатическую, управленческая деятельность, в то время как ко вторым - социальную сферу, сферу услуг и культуру. (Хасбулатова О.А. Гендерные стереотипы в политической культуре: Cпецифика российского опыта, Женщина в российском обществе. 2001. № 3-4, с.23).
13. www.panorama.ru/works/putin/haract00.html. Доступно 3.12.2003.
14. См.: www.regions.ru 18/11/2002. Доступно на: www.mironov.ru, Доступно 2.12.2003
15. См. Лимонов Э. Лимонов против Жириновского (М., 1994). С. 180.
16. Рябова Т.Б. Маскулинность в политическом дискурсе российского общества: история и современность, Женщина в российском обществе. 2000. № 4.
17. Лимонов Э. Лимонов против Жириновского. С. 180.
18. напр.: Connell R.W. The Men and the Boys (Cambr., 2000); Mosse G. The Image of Man: The Creation of Modern Masculinity. (Oxford, 1996); Goldstein, War and gender, 2001.
19. Об аналогичных приемах в предвыборной борьбы в США см: Wahl-Jorgensen K. Constructing Masculinities in U.S. Presidential Campaigns: The Case of 1992, in Gender, Politics and Communication. (Hampton Press: N. J., 2000), p.64.
20. АиФ, 1999. № 1.
21. См. сайты сторонников и противников Б.Немцова: www.nns.ru/restricted/persons/nemtsov, 26/03/1997. Доступно 12.12.2003; www.scandaly.ru/news/news465, Доступно 11.11.2003.
22. www.gazeta.ru, 27.09.02. Доступно 22.09.03
23. АиФ, 1999. № 1; См. также www.yavlinskii.narod.ru, Доступно 15.04.03; www.kremlin.ru/photoalbums. Доступно 5.05.03; www. gazeta.ru/elections2003/info/48864.Доступно 3.01.03.
24. Wahl-Jorgensen K. Op.cit., p.61. Об аналогичных чертах российского бизнеса см.: Юрчак А. Мужская экономика: "Не до глупостей, когда карьеру куешь…", О муже(n)ственности. (М., 2002), с. 250-251.
25. Цит. по: Почепцов Г.Г., Указ.соч., 2001, c.213.
26. Например, настоящим мужиком Путина считает певица Анастасия (Независимая газета № 12 (75), 28 июня 2001 г.), актриса Н.Фатеева ("Ну он же мужи-ик! И не надо рост! Надо иметь просто потенцию!" - см.www.shender.ru/itogo, 12.01.2002. Доступно 7.01.04).
27. АиФ. 1999. № 11. Нижегородское приложение.
28. См.: www.km.ru. 12.05.2000. Доступно 14.02.03.
29. Ret. www.moskva.ru/polit/mud_lebed.htm, 14.10.2001. Доступно 10.01.2002.
30. См.И.Коц. Политтехнологии, которые нас удивили. Комсомольская правда, 4.12.2003.
31. АиФ. 2000. № 3; См. другие примеры также в: Riabova T., Riabov O. "U nas seksa net": Gender, Identity, and Anticommunist Discourse in Russia, in State, Politics, and Society: Issues and Problems within Post-Soviet Development (Iowa City, 2002). О сексуализации гендерного дискурса в России в последние пятнадцать лет см. также: Клименкова Т.А. Женщина как феномен культуры: Взгляд из России. (М., 1996), с.88-116; Кирилина А.В. Проблемы гендерного подхода в изучении межкультурной коммуникации, Гендер как интрига познания. М., 2002.
32. Kantorowicz E.H. The King's Two Bodies: A Study in National Political Theology. (Princeton, 1957), p.212.
33. Рябов, Русская философия женственности, с.42, 273.
34. Cм.: Гапова Е. Гендерные политики в национальном дискурсе, Гендерные исследования. 1999. № 2, c.29.
35. cм.: АиФ. 1999. № 50.
36. Рябов О.В. "Матушка-Русь": Опыт гендерного анализа национальной идентичности России в отечественной и западной историософии. (М., 2001).
37. Так, случаи политического непостоянства, начиная с приснопамятного "проститутка Троцкий", соотносятся с фемининным поведением.
38. Так, случаи политического непостоянства, начиная с приснопамятного "проститутка Троцкий", соотносятся с фемининным поведением.
39. См., напр.: Барциц О. Тайны пластических операций, АиФ Суббота воскресенье, 2001, № 25. Интернет версия на www.aif.ru, Доступно 15.03.03.
40. Например, для актрисы Н.Фатеевой В.Путин потерял свою "мужскую привлекательность" именно в связи с его поведением после трагедии с подводной лодкой "Курск". (Интервью Н.Фатеевой на радио "Эхо Москвы", 24.12.2000. Cм.: www.echo.msk.ru/interview. Доступно 10.12.2003.
41. См. Матусевич И.Немцов делает себе пиар на теракте, Московский Комсомолец. 21.11.2002.
42. День. 1999. № 45; День.198. № 35, 39; День. 1993. № 34.
43. День. 1993. № 12. Аналогичным образом в дискурсе истэблишмента белорусская оппозиция получает ярлык "политической проститутки", а ее представителей обвиняют в "гомосексуальных наклонностях" (Усманова А. Сексуальность в Белорусских масс-медиа, В поисках сексуальности. (СПб., 2002). В качестве еще одного примера приведем выдержку из книги Э.Лимонова "Моя политическая биография". Если себя автор репрезентирует физически сильным, бесстрашным, выглядящим значительно моложе своих лет, сохраняющим привлекательность для женщин, то внешний облик бывшего друга, а ныне политического соперника, таков: "Полный, щекастый, животастый, сисястый, бородатый молодой человек с обильными ляжками... поражающий неуместными мелкими балетными 'па' и имеющий привычку, стоя на одной ноге полностью, вдруг отставить другую назад, на носок… что выглядело по-оскар уальдовски двусмысленно" [См.: Рябова Т. В поисках утраченной маскулинности? Рец. на кн. Э.Лимонова "Моя политическая биография", Гендерные исследования, №7-8 (1-2/2002 (Харьков, 2002).
44. www.lenta.ru. 30.12.2003, Доступно 3.01.2003.
45. Ф.Адлер предложил термин "маскулинный протест", каковым он обозначает стремление женщин достичь успеха за счет развития в себе маскулинных качеств и вынужденного соблюдения мужских правил игры (см.: Griscom G.L. Women and Power: Definition, Dualism, and Difference, Psychology of Women Quarterly. 1992. Vol.16, p. 397). О традиции объяснения достижений женщин в политике тем, что они "преодолевали свою несовершенную женскую природу", обнаруживали "мужской ум", "мужскую доблесть" и т.д. см. подробнее: Рябова Т.Б. Женщина в истории западноевропейского средневековья. (Иваново, 1999), c.34.
46. Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. (М., 1996); см. также: Smitherman-Donaldson G., van Dijk Teun A. Introduction: Words that hurt, in Discourse and discrimination. (Detroit, 1988), p.17-21.
47. Cohn С. Op.cit. p.239.
48. См.: Рябов О.В. Матушка-Русь; АиФ. 1999. № 50.
49. Боренстейн Э. Ах, "Андрюша", нам ли быть в печали…: Национализм современных мужских журналов, О муже(n)ственности. (М., 2002).
50. cм.: Гапова Е. Указ. соч., c.29.
51. Говоря о симметричности дискурсивных стратегий в отношении мужчин и женщин, нельзя вместе с тем не учитывать неравенство их дискурсивных возможностей, о чем писала Н.Фрейжер [См.: Ушакин C. Политическая теория феминизма: современные дебаты, Введение в гендерные исследования. (Харьков, 2001). Ч00.1. c.122. По выражению П. Бурдье, бытие женщиной - это "бытие воспринимаемых", что сохраняет их в состоянии постоянной символической зависимости. (Bourdieu P. Masculine domination. (Stanford, 2001), p.63, 66).
52. Harle V. The Enemy with a Thousand Faces: the Tradition of the Other in Western Political Thought and History. (Westport, 2000).
53. Cohen A.P. The symbolic construction of community. (L., N.Y., 1985).
54. см.: Riabova, Riabov, "U nas seksa net", 2002; Рябов О.В. "Их нравы": Американская семья в зеркале советской пропаганды "холодной войны", Семейные узы: "Модели для сборки". (М.: НЛО, 2003) (в печати).
55. Уэст К., Циммерман Д. Создание гендера, Труды ЦНСИ. № 4. СПб., 1996.
56. Sreberny, van Zoonen. Op.cit. p.5.
57. Connell R.W. Op.cit., p. 10-12] При этом необходимо принимать во внимание, что доминирующая маскулинность не всегда включает в себя маскулинные качествa в экстремальной степени развития. (Niva S. Tough and tender: New world order masculinity and the Gulf War, in The "Man" Question in International Relations. (Boulder, 1998), p. 118-119].
58. При том, разумеется, что это зависит и от других факторов, прежде всего от популярности власти и от отношения избирателей к проводимой правящей элитой политике.
59. Результаты исследования сходных тенденций политической жизни США см.: Wahl-Jorgensen К. Op.cit.
60. См.: Почепцов Г.Г. Имиджелогия. (М., 2000). c. 612.
61. В качестве курьезного, но красноречивого примера, можно привести название книги одного немецкого автора - "Владимир Путин. Немец в Кремле" (Rahr А. Wladimir Putin: der "Deutsche" im Kreml. (Muenchen, 2000).
62. О переплетении гендерных и национальных коннотаций в противопоставлении двух столиц в отечественной культуре см.: Рябов О.В. Русская философия женственности, c.108, 219, 295.
63. Шабурова О. Мужик не суетится, или пиво с характером, О муже(n)ственности. М., 2002, с.532.
64. Шабурова О.Указ.соч.,553-554.
65. См.: Здравомыслова Е., Темкина А. Кризис маскулинности в позднесоветском дискурсе, О муже(n)ственности. (М., 2002).
66. Выше мы уже использовали высказывания, свидетельствующие о своеобразной "мужиковизации" сегодняшнего политического дискурса; приведем еще одно, принадлежащее губернатору Д. Аяцкову: "Я всегда уважал этого мужика [Б. Ельцина], потому что он смог одолеть казавшуюся всесильной политическую машину, которая сломала столько людских судеб" (АиФ. 1997. № 37).
67. Жеребкин С. Femina Postsovietica: Гендерные стереотипы в украинской политике и литературе, Femina Postsovietica. Украинская женщина в переходный период: от социальных движений к политике /под ред. И. Жеребкиной. ХЦГИ, 1999, с.291.
68. см., напр.: McClintock A. Imperial leather: Race, gender, and sexuality in the colonial conquest (N.Y., 1995); Mohanty C.T. Under Western Eyes: Feminist Scholarship and Colonial Discourses, in Dangerous Liaisons: Gender, nation, and postcolonial perspectives (Minneapolis, 1997).
69. Это следует учитывать при анализе моделей маскулинности политического дискурса современной России. Так, чрезмерное пристрастие политика к спиртному может актуализироваться, разумеется, лишь в дискурсе его противников - но и абсолютное трезвенничество, видимо, не расценивается политтехнологами как повод для всенародной любви со стороны наших соотечественников. Вероятно, эта грань русской культуры заставляет имиджмейкеров нынешнего президента внести коррективы в его образ: если сначала заявлялось, что тот предпочитает спиртному воду, то впоследствии избирателей проинформировали, что президент иногда не прочь посидеть с кружкой хорошего пива. [www.volgoinform.ru/allnewes/41953. Доступно 11. 05.03].
70. Рябов О.В. Матушка-Русь.
71. См.: Рябова Т.Б. Материнская и отцовская любовь в русской средневековой традиции, Женщина в российском обществе. 1996. № 1.
72. См.: Рябов О.В. Русская философия женственности.
73. Connell R.W. Op.cit, p.10.
74. Hooper Ch. Op.cit., p.47.
75. Заметим, что иногда в рассуждения о проблеме "женщина и власть" встраиваются высказывания об опасности, если вспомнить образ Н.А.Бердяева, "вечно-бабьего" в русской душе (См.: О.В. Рябов. Матушка-Русь).
76. ЛДПР. 2003. № 11. Доступно www.ldpr.ru, 25.11.2003.
77. АиФ. 2000. № 12.
78. Cohn C. Op.cit. p. 238

© Copyright. Татьяна Рябова 2004

Рябова Т.Б. Мужественность и женственность в политическом дискурсе современного российского общества // Гендерные исследования. № 11-12 (1-2/2004): Харьковский центр гендерных исследований. Masculinity and Femininity in Contemporary Russian Political Discourse, Gender Studies, №11-12 (1-2/2004). In Russian.

Работа над статьей осуществлялась при поддержке программы JFDP при Американском Совете по международному образованию (ACTR/ACCELS)